Мне кажется, я видел, что такое любовь.

Re.
( "Other").

Дедушка Алесь и бабушка Яна жили в соседнем с моей бабушкой дворе.
Свои дети жили у них где-то очень уж далеко, и поэтому внуков своих старички видели только на двух фотокарточках (одна, цветная, с черного моря, 9x12; другая, черно-белая, - с новогоднего утренника, 10x15. Бабушка моя, видимо, жалела их по этому поводу и частенько засылала к ним со всякими пустячными поручениями.

- на, занеси ей капусты моей, а то она сто лет живет, а капусту солить не научится никак, а завтра придут к ним кабана бить, так хоть закусить чем людским будет. И это. Посиди там с ней минут пять хоть. Ничего, подождут вахлаки (так она называла моих друзей) твои, никуда с деревни не денутся!
Я сломя голову мчался в соседний двор, врывался в избу, вечно пахнущую ароматным самосадом деда Алеся и кричал с порога:
- бабушка яна! Я принес вам капусту!
Потом, подумав, что эка невидаль на деревне - капуста, добавлял для солидности поручения:
- вкусную!
- ну дык, ясное дело, - смеялась бабушка Яна, - у твоей - то бабки небось и навоз в хлеву вкуснее моего!
Бабушка Яна усаживала меня на коричневую табуретку у окна на кухне, ставила на стол какое-нибудь угощение и расспрашивала про мое житье - бытье и всякие жизненные проблемы. Дед Алесь летом редко бывал в избе днем, обычно мастерил что-то во дворе или просто сидел на лавочке в ожидании какой-нибудь компании. В этот раз он какой-то чудной ветряк мастерил. Сегодня угощением была черника с сахаром и молоком. Поставив передо мной на стол миску с плавающими пузатенькими черниченьками (как мины, подумал я), оставляющими за собой фиолетовые следы в постепенно теряющем белизну молоке, она на секунду выглянула в окошко на деда, который прыгал вокруг своей конструкции и громко на нее матерился, промокнула уголком платка выступившую слезинку и прошептала ласковым голосом: "Вот Дурень Старый".
А еще она часто просила меня словить ей петуха, или курицу, или гуся, потому как надо забить, а словить - то она не сможет, старенькая уже. Дед алесь никогда никого не убивал. Он даже комаров просто сгонял с себя. А когда к ним приходили колоть свинью или резать бычка, он вообще уходил за деревню на выгон и сидел там под стайкой плакучих ив до тех пор, пока все не закончат и не уберут кровь со двора. Я любил сиживать там с ним. Он много и красиво матерился и рассказывал мне много всяких хитростей: как сделать свистульку из листика, какую часть явора можно есть, как правильно сушить мох.
- а вот эта трава, - говорил он, - больно для мужской силы полезна, - и хитро подмигивал.
Я с сомнением смотрел на его худющие плечи и иссохшие бицепсы и сомневался:
- а что ж вы ее не наедитесь? Вон худой какой.
Дед долго до слез смеялся и махал рукой:
- ну тебя, семь лет, а дурак дураком!
Однажды я спросил у бабушки Яны, почему дед такой странный (он на мой вопрос только отмахнулся: "Я Живые Организмы не Убиваю"), она только и сказала, что ну его, малахольного, а на мое искреннее удивление, а почему же она живет с ним, а не найдет себе нормального деда, объясняла:
- так люблю ведь его, он знаешь у меня какой - ни разу к другим бабам не бегал! Всю жизнь рядышком, ты не смотри, что дурак с виду, он у меня особенный, вот и мучаюсь с ним.
Я еще больше удивлялся, спрашивая:
- а как можно бегать к другим бабам, раз женат? Нельзя же?
- подрастешь - поймешь.
Только потом, уже много позже, когда было мне лет 14 и хоронили деда Алеся, я узнал, почему он скотину не трогает: бабушка рассказала мне, что в войну жили они на хуторе на краю леса, и однажды заехал к ним патруль немецкий на мотоцикле - офицер и два солдата. Напившись самогона, они вытолкали Алеся из дома и приставали к Яне. Дед вернулся в дом с топором и зарубил офицера. Потом бежал несколько километров за удирающими от него на мотоцикле немцами, забывшими от страха о своем оружии, размахивая этим самым топором. Потом он вернулся, успокоил жену, дочиста выскоблил пол от крови. И поджог хутор. До самого конца войны они по лесам и болотам прятались. После войны Алеся посадили за что-то, а Яна горбатилась в колхозе одна, тянула на себе их маленького сына и ждала.
- завидуют им всю жизнь, - говорила моя бабушка, - бедные они всегда были и горемычные, а всю жизнь вместе, друг за дружку держатся, что твои два голубка. Завидуют им. Все завидуют.
А в то лето, помню, бабушка Яна заболела. Мы пришли проведать ее, а дед Алесь, грубиян и матерщинник, стоял на коленях у кровати и целовал ее старые морщинистые руки.
- Софья! - почти взмолилась моей бабушке Яна. - прогони ты этого дурня старого, а то у меня сил нет, не даст гад и похворать спокойно!
Меня выгнали за компанию, потому как "Нечего тут Разговоры Бабские Слухать", и мы сидели с дедом у нагретой стены их дома. Дед дрожащими пальцами крутил очередную самокрутку и плакал. Я первый раз тогда увидел, как плачет взрослый мужчина.
- вот, корова старая, - бубнел дед, - никогда меня не слухает, вот выздоровеет - дам ей по первое число! С тех пор, когда меня спрашивают, что такое любовь, я не знаю, что ответить, но я знаю, что такое любовь. Other.